Awake аnd аlive.

С режущей глаза скоростью мимо проносятся стены, сливаясь в одну в этом сумасшедше рваном ритме. Она бежит так, как никогда еще не бегала. Забыв о силах и возможностях, окружающем ее городе и возникающих на пути препятствиях. Выгоняя из груди рвущий легкие воздух толчок за толчком. Пропуская под подошвами, кажется, уже втоптанных в ноги ботинок мокрый асфальт. Разбивая колени и сдирая цепляющиеся за кирпичи стен пальцы в кровь. Падая и снова вставая. Не видя и не чувствуя ничего вокруг.
В голове все еще пульсируют брошенные на выдохе слова и обрывки гудков на том конце. Они словно приговор – ему, ей самой, осыпавшемуся в осколках миру вокруг. Не хочется верить, отчаянно не хочется принимать – все, что она может сейчас себе позволить, бежать так, словно от этого зависит судьба всего мира.

Он не может вот так просто погибнуть в какой-то автокатастрофе – ведь не может же? Один из лучших талантов страны. Один из красивейших мужчин Японии. Один из тех, кого она с детства считала принцем прекрасной страны фей. Один из самых дорогих ей людей, даже не подозревающий об этом.
Один.
Ее один.
Он не может просто так уйти.
Самый сильный человек из всех, кого она когда-либо встречала.
Человек, заставивший ее поверить, что она – его одна.

Уже потом, придя в себя и успокоившись, она вспомнит и испуганные взгляды медперсонала, встретившие ворвавшуюся в больницу девушку, кажется, саму нуждающуюся в медицинской помощи. И свои хриплые крики, насквозь пропитанные непролитыми слезами и горькой надеждой – той, что всегда так помогала, а сейчас только жжет сердце тисками. И кровь, повсюду кровь: на белых – будто нарочно для контраста – простынях и его одежде, на изъеденных запахами лекарств и стерильного металла руках врачей, в полных немой боли глазах окружающих.

Но пока в ее голове ни одной связной мысли, лишь мимо плывут утешения, надежды и чужие руки подхватывают так вовремя. Минуты ожидания за закрытыми перед ее носом дверьми кажутся вечностью. Будь это не здесь и не сейчас – она бы может и посмеялась над этим нелепым сравнением, но дрожащие руки Яширо-сан и витающий в воздухе запах чужой боли не дают забыть о происходящем ни на одно бесконечное мгновение.

Отчаяние все больше берет свое, и уже не понятно, сколько горит надпись об идущей операции – час, день, год. Пока усталый хирург не выходит навстречу и не прикрывает глаза, словно обрубая остатки самоконтроля, державшие ее всю эту долгую ночь. И она падает на колени, наконец, позволяя душащим ее рыданиям вырваться наружу.

**

Кёко резко села на постели, вынырнув из очередного кошмара. Проведя рукой по лицу и глубоко вдохнув, девушка постаралась успокоиться и унять сотрясающую ее тело дрожь. Одеяло сбилось и обмоталось вокруг ног, словно не желая отпускать измученную беспокойным сном хозяйку. Кёко стряхнула его с себя, подтянув колени к груди и утерев выступившие на глазах слезы краешком ночной рубашки.

Прошло столько лет, а сны о той страшной ночи до сих пор преследуют ее, раз за разом заставляя заново переживать весь этот ужас. Со временем они повторяются все реже, но избавится она от них еще нескоро. Обычно на утро Яширо-сан, ставший теперь ее менеджером, жалуется на нетоварный для актрисы вид и темные круги под янтарными глазами. На что Кёко только отмахивается – пускай.

Если эти ночи – вся цена, она готова платить ее до конца своих дней.

Ведь после очередного кошмара и обнажения всех самых сокровенных страхов ей достаточно просто обернуться, чтобы мгновенно успокоиться. Чтобы осторожно лечь обратно и, подтянув одеяло, прижаться к спящему рядом человеку. Чтобы щемяще нежно – до сих пор временами не веря в собственное счастье – провести по давно зажившим шрамам на его груди.

И, почувствовав под кончиками пальцев размеренный ритм и своего теперь сердца, снова поверить, что он жив.

И никто из них больше не один.